"Наука исчезает там, где исчезает чистота сердца" (Никола Валуа).
Истинная алхимия бесконечно превосходила любое ремесло или науку, ибо для того, чтобы совершить трансмутацию, обычных умений было недостаточно; да и знание само по себе не являлось залогом достижения мастерства. Требовались нравственные достоинства. Человек получал доступ к чудесам природы, лишь после того, как достигал высшей степени совершенства. Алхимиком считался Иоанн Креститель, ибо, согласно византийской легенде, он превращал гальку на морском берегу в золото и драгоценные камни. Алхимики эпохи Средневековья и Возрождения не придавали особого значения научной стороне своей мудрости: по мере того, как они все дальше и дальше отходили от магии, исследовательский дух, свойственный их предшественникам, постепенно угасал в них. Многие теперь заявляли, что созерцать природу - гораздо важнее, чем читать ученые книги. Они говорили, что нужно вновь обрести сердечную простоту, утверждая, что сотворить золото под силу ребенку. Они полагали, что первичный ингредиент для алхимического "делания" - prima materia ("первоматерия") - находится повсюду, нужно лишь уметь ее увидеть. Но невежды каждый день топчут ее ногами, и недостойные отвергают краеугольный камень алхимии, так как не могут оценить его значения. "Она явлена всем людям, - говорит Парацельс о первоматерии, - и у бедняков ее больше, нежели у богатых. Благую ее часть люди отвергают, а дурную часть сохраняют при себе. Она и видима, и невидима, дети играют с ней на дорогах..." Эти метафоры восходят к евангельской образности, и даже абсудрное, на первый взгляд, заявление о том, что первоматерия в одно и то же время видима и невидима, построено по аналогии со словами евангелиста: "...и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами... Ваши же блаженны очи, что видят" (Матфей, 13:15-16). Вообще, труды, приписываемые Гермесу, имеют много общего с евангелиями. Те и другие написаны во II веке, но независимо друг от друга: их авторы одновременно открыли схожие идеи и способы выражения. Это сходство произвело впечатление на ранних "отцов церкви", и они даже призывали Гермеса Трисмегиста (наряду со столь же апокрифическими Сивиллами) в свидетели истинности своих слов. Лактанций в III веке восклицал: "Не знаю, как ему это удалось, но Гермес открыл почти всю истину".
Герметисты времен Средневековья и Ренессанса еще усерднее подчеркивали родство своей оккультной традиции с христианством. Сочинения их изобилуют хвалами в адрес Всемогущего, "и по сей день творящего чудеса". Евангелия цитируются в них так часто, что поневоле начинаешь подозревать: Священное Писание - всего-навсего алхимический трактат. Даже загадочность символов и аллегорий, в которых изображаются семь ступеней алхимического процесса, находит оправдание в словах Матфея: "...отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира" (13:35).
Однако герметическим притчам явно недостает той мощи и напряжения, которые мы находим в библейских образах. Над воображением авторов довлеют традиционные символы, аллегории и метафоры, изменять которые возбранялось, ибо все тайное знание было изречено еще при сотворении мира. Новые открытия были невозможны; совершенное искусство не подлежало усовершенствованию. Впрочем, с методологией алхимии дело обстояло иначе, как мы увидим в последующих главах.
Проникнув во все слои общества, алхимия везде укоренилась, но ни в чем не принимала действенного участия. Алхимики вели уединенную жизнь, словно бы выражая безмолвный протест против своего окружения. Душа алхимика не находила успокоения в официальных церковных догмах. Для истинного христианина залогом спасения была вера; алхимик же стремился не поверить, а понять Бога, познав ту таинственную силу, которой Бог наделил материю. Он мечтал постичь высшие сферы с помощью разума. Он желал приблизиться к божественному свету путем исследования и созерцания. "Мудрость возводит себе собственное жилище", - говорили алхимики. Непонятно, как сочетался этот горделивый девиз с другой их заявленной целью - достижением простоты сердца. Однако адепты не усматривали в этом противоречия. Их путь к спасению был извилист и долог, а воззрения их совмещали в себе несовместимое.
Прекрасной иллюстрацией к этому причудливому сплаву идей служит гравюра из трактата Генриха Кунрата "Амфитеатр вечного познания" (1609). Кунрат, алхимик и розенкрейцер, изображен здесь коленопреклоненным перед шатром, похожим на древнееврейскую скинию собрания. Надпись на нем гласит: "Не говори о Боге, не будучи просветлен". На столе лежат две раскрытые книги. Одна из них - Библия, раскрытая на псалме: "Там убоятся они страха, ибо Бог в роде праведных"(. Слово "род", вероятно, служит здесь намеком на производство - "порождение" - философского камня. Вторая книга содержит в себе герметические формулы. Рядом со скинией стоит курильница, над которой поднимается дымок сжигаемых благовоний. В облаке дыма видна надпись: "Да восходит молитва подобно дыму от жертвы, угодной Богу". У правой стены богато убранного зала расположен гигантский камин; здесь находится собственно алхимическая лаборатория. Каминная полка опирается на две колонны, символизирующие опыт и рассудок. А вверху, на одной из мощных балок, поддерживающих деревянный потолок, начертаны слова: "Никто не станет великим без божественного вдохновения".
Молитва и работа совершаются у противоположных стен одного зала, ибо лаборатория алхимика служит для обоих этих занятий: слово "laboratorium" состоит из "labor" - "труд" и "oratorium" - "место для молитвы". Между двумя этими видами деятельности помещается отдых: в центре зала на столе сложены музыкальные инструменты и стоит чернильница с пером, приглашающая посвятить досуг литературным занятиям. Чтобы музыка не увлекла алхимика к чересчур мирским удовольствиям, на скатерти, покрывающей стол, начертано предостережение: "Священная музыка гонит прочь печаль и духов зла, ибо дух Иеговы радостно поет в сердце, исполненном святым ликованием". Среди столь многообразных занятий Кунрат-отшельник едва ли мог соскучиться. В своей роскошно обставленной лаборатории он находил обильную пищу для души и разума. Очевидно, одним из его достоинств была бдительность, ибо над входом в зал он поместил надпись: "И во сне бди".
Существовавшее внутри герметизма разграничение занятий становится очевидным и при взгляде на гравюру из "Musaeum Hermeticum" - "Герметического музея", сборника алхимических трактатов, опубликованного в 1625 году. Аббат, монах и философ обсуждают в библиотеке теоретические вопросы герметизма. Их одеяния и выражение лиц свидетельствуют о том, что переходить от теории к практике они не намерены. Рядом с библиотекой - алхимическая лаборатория. Ничто в этом помещении не располагает к научному или мистическому теоретизированию. Это место предназначено лишь для экспериментов. Бодрый старичок - эдакий новый Вулкан - с переброшенным через плечо тяжелым молотом усердно качает мехи, раздувая огонь. Алхимическая печь, изображенная в центре гравюры, - связующее звено между теорией и практикой. Трое философствующих адептов, погруженных в раздумья, не успели заметить, что произошло в реторте, стоящей на печи. Но один из них уже указывает своим коллегам на этот стеклянный сосуд, внутри которого появилась змея.
Эта миниатюрная рептилия, все еще посещавшая реторты алхимиков в 1625 году, ведет родословную от первых веков нашей эры, когда Павел предостерегал свою паству от опасностей и соблазнов гностицизма, от "духов обольстителей", "учений бесовских" и "лицемерия лжесловесников"(. Вспомним, что некоторые гностические секты поклонялись эдемскому змею, вложившему в сердце человека жажду познания. Этот змей, Уроборос, стал эмблемой алхимии. Мы обнаруживаем его уже в трактате Клеопатры "Хризопея", посвященном сотворению золота. Тело змея, наполовину светлое, наполовину темное, говорило адепту, что в материальном мире добро и зло, совершенство и несовершенство сущностно связаны друг с другом. Ведь материя - это Единое, или, как говорили алхимики, "Один есть все". На иллюстрации к книге Клеопатры эта аксиома начертана внутри кольца, образованного телом Уробороса. Подробнее ее излагает таинственная надпись, заключенная в три концентрических окружности в верхнем левом углу рисунка: "Один есть все, и все от него, и все в нем. Змей есть единый; у него два символа (добро и зло)...".
Гностики превратили злого эдемского змея в благого Уробороса. Уроборос же преобразился в алхимического дракона, а сочетание черного и белого цвета в его окраске получило химическую интепретацию. Такой дракон, "обитающий в лесу", изображен на прекрасной гравюре из книги Лямбшпринка "Философский Камень".
Он преисполнен яда, но лишен недостатков,
Как только увидит он яркое пламя солнца,
Он сеет свой яд повсюду,
И к небу взмывает так люто,
Что твари живой не найдется, чтоб перед ним устояла...
Из яда его родится целебное зелье.
Проворно он яд пожирает свой,
Кусая себя за отравленный хвост.
И тотчас из тела его наружу
Струится чудесный бальзам,
Исполненный дивных достоинств.
Громко ликуют тогда все мудрецы.
Для тех, кто не понял смысл этого образа, Лямбшпринк добавляет короткое прозаическое пояснение: "Ртуть осаждается, растворяется в своей собственной воде, а затем повторно сгущается". Но прежде чем с этим удивительным металлом, содержащим в себе "целебное зелье", можно будет сотворить чудо, нужно сперва убить дракона.
Мудрецы говорят,
Что есть в лесу дикий зверь,
Чья шкура черным-черна.
Если снесут ему голову,
То вся чернота исчезнет,
И станет он белоснежным...
Эту аллегорию, намекающую на изменение окраски ртути после определенной химической процедуры, Лямбшпринк поясняет одним-единственным словом: "путрефакция" (putrefactio), что означает "гниение". Гниение было первой стадией алхимического "делания". Дракона - ртуть - следует убить. "Принеси его в жертву, - сказано в манускрипте X века,
- сними с него шкуру, отдели плоть от кости, и ты найдешь то, что искал". Без операции гниения получить идеальное философское золото невозможно.
Это условие относится не только к трансмутации материи: мистик-алхимик, как мы уже видели, полагал, что аналогичное испытание должен пройти и человек. Чтобы достичь спасения и блаженства, необходимо прежде уничтожить в себе плотские страсти. Лишь победив черную Гидру в своем сердце, мистик очистится и чернота его уступит место белизне:
Лишь зверя чернота исчезнет черным дымом,
Ликуют мудрецы...
Подобные спекуляции снова возвращают нас к католическому мистицизму. Тело человека нечисто; Адамова плоть подвержена тлению. Но в каждом человеке скрыта частица плоти Спасителя. Из этого семени, упавшего в гниющую Адамову плоть, расцветает цветок жизни вечной. Нет спасения без греха; нет воскресения без смерти. Чтобы взойти к вечному свету, человек должен спуститься во мрак могилы. Или, по словам святого Павла, "то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет" (1-е Послание к коринфянам, 15:36).
Базиль Валентин, благочестивый монах XV века, в своей книге "Азот" иллюстрирует первую стадию алхимического процесса гравюрой, на которой изображен разлагающийся труп. Труп лежит внутри алхимического шара. Внизу, под шаром, "осторожно и с большим искусством" совершают свою работу холод и тепло. Вверху сияют солнце, луна и планеты, обозначенные астрологическими символами. Среди них - черный Сатурн, под эгидой которого проходит первый этап сотворения золота. Труп с надеждой приподнял голову к небесам; Черный Ворон "отделяет плоть от кости"; душа и разум, изображенные в виде белых птичек с человеческими головами, отлетели от тела с последним вздохом.
Евгений Филалет, герметический автор XVII века, описывает свои поиски чудесного сокровища, скрытого в гниющем трупе дракона. "Это сокровище - подлинное, - утверждает он, - но зачарованное магическим искусством Бога". Так Филалет возвращает магическую силу Богу, у Которого падшие ангелы некогда украли ее, чтобы потешить дочерей человеческих. Алхимический круг замыкается. В своей книге "Свет светов" Филалет рассказывает о своих скитаниях под землей в поисках философского камня. Следуя за некой женщиной (музой алхимика, или природой), он приходит в зал, где под алтарем лежит зеленый дракон (ртуть философов), обвивающий кольцами сокровище - золото и жемчуга. "Это не сон и не вымысел, но чистая правда. ... Над сокровищем восседало дитя и был начертан девиз: "Nil nisi parvulis" ["Только для смиренных"]". Комментируя этот образ, Филалет вторит адептам прошлых веков: адепт должен освободиться от всякой фальши и лжи, и сердце его должно стать сердцем ребенка.
Девиз "Nil nisi parvulis" и образ, описанный Филалетом, украсили экслибрис отставного офицера армии США Э.А.Хичкока. В 1865 году Хичкок опубликовал труд под названием "Заметки об алхимии и алхимиках", привлекший к себе немалое внимание. Выстраивая перед читателем парад цитат из древних алхимических трактатов, Хичкок берется показать, что единственным объектом алхимического "делания" был человек. "Истинные алхимики, - пишет он, - не гнались за мирскими богатствами и почестями. Их настоящей целью было привести человека к совершенству или, по меньшей мере, облагородить его. Согласно их теории, такое совершенство заключалось в неком единстве, в непосредственном чувстве единения человека с божественной природой, достижение которого можно уподобить разве что опыту, известному в религии как возрождение. Это совершенство или единство суть состояние души, обстоятельство бытия, а не просто обстоятельство знания".
Важность этого открытия трудно переоценить. Хичкок отрицает всякую вероятность того, что адепты производили какие-либо химические операции в прямом смысле этого слова, и утверждает, что все химические процессы, описанные в трактатах по алхимии, - это символы облагораживания самого человека, а не металлов.
Автор не разделяет этого убеждения, полагая, что мистическое созерцание без труда могло сосуществовать с алхимическими операциями. Однако импульс, который Хичкок дал психологическим и психоаналитическим исследованиям в области герметического искусства, принес богатый урожай. Возможно, мы не погрешим против истины, назвав этого одинокого вермонтского герметиста предтечей современной психологии. Зильберер в своих "Проблемах мистицизма" (Вена, 1914) часто ссылается на него. Гипотеза Хичкока о психологическом значении алхимии была подтверждена и развита в нескольких психоаналитических трудах, самой содержательной из которых стала работа К.Г. Юнга "Психология и алхимия", опубликованная в 1944 году.