РАЙ – (не вполне ясная этимология рус. Слова связывается с авест. Ray - , «богатство, счастье» и др. инд. – rayis «дар, владение») парадиз «сад, парк»   на греч.  – лат.  Paradisus и обозначения Рая во всех зап. Европ. Языках), в христианских представлениях место вечного блаженства, обещанное праведникам в будущей жизни. С точки зрения стро-гой теологии и мистики о Рае известно только одно — что там человек всегда с богом (раскаявшемуся разбойнику Христос обещает не просто Рай, но говорит*: «ныне же будешь со мною в Р.», Лук. 23, 43); он соединяется с богом, созерцает его лицом к ..лицу (то, чуб на латыни схоластов- называется visio beatifica, «видение, дарующее блаженство »). Возможности человеческой фантазии блаженство Рая заведомо превышает; «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило на сердце человеку, что приготовил бог любящим его» (1 Кор. 2, 9, переосмысленная цитата Ис. 64, 4). Новый завет (в отличие от Корана) не дает чувственных и наглядных образов Рая (ср. Джанна), но или чисто метафорическую  образность  притч о браке, о, брачном пире и т. п. (Матф. 25, 1—12; Лук. 14, 16—24 и др.), или формулы без всякой образности вообще (например, «войти в радость господина своего», Матф. 25, 21), дающие понять, что самая приро-да человека и "его бытие «в воскресении» радикально переменятся («в воскресений ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как ангелы бо-жий на небесах», Матф. 22, 30; «мы теперь дети бога, но еще не откры-лось, что будем; знаем только что, когда откроется, будем подобны ему, потому что увидим его, как он есть», I Ио. 3, 2). Еще путь Данте по Раю в конечном счете ведет к узрению троицы («Рай», XXXIII). 
    Что касается мифологизирующей, наглядно опредмечивающей разработки образов Р. в христианской литературной, иконографической и фольклорной традиции, то она идет по трем линиям: Рай как сад; Рай как город; Рай как небеса. Для каждой линии исходной точкой служат библейские или околобиблейские тексты: 
для первой — ветхозаветное описание Эдема (Быт. 2, 8—3,24); для второй — новозаветное описание Небесного Иерусалима (Апок. 21,2—22,5); 
для третьей — апокрифические описа-ния надстроенных один над другим и населённых ангелами небесных ярусов (начиная с «Книг Еноха Праведного»). Каждая линия имеет своё отношение к человеческой истории: 
Эдем — невинное начало пути человечества; 
Небесный  Иерусалим   — эсхатологический конец этого пути, напротив,    небеса    противостоят пути  человечества,  как  неизменное — переменчивому, истинное — превратному, ясное знание — заблуждению, а потому правдивое свидетельство — беспорядочному и беззаконному деянию (тот же Енох ведёт на небесах летопись всем делам людей от начальных до конечных времён). Эквивалентность образов «сада» и «города» для архаического мышления выражена уже в языке (слав. град означало и «город» и «сад, огород», ср. градарь, «садовник», вертоград, нем. Garden, «сад»). Они эквивалентны как образы пространства «отовсюду ограждённого» (ср. выше этимологию слова «парадиз»)-и постольку умиротворённого, укрытого, упорядоченного и украшенного, обжитого и дружественного человеку — в противоположность   «тьме   внешней» (Матф. 22, 13), лежащему за стена-ми хаосу (ср. в скандинавской мифологии оппозицию миров Мидгард-Утгард). 
      Ограждённость и замкнутость Эдема, у врат которого после грехопадения Адама и Евы  поставлен на страже херувим с огненным мечом (Быт. 3, 24), ощутима тем сильнее, что для ближневосточных климатических условий сад — всегда более или менее оазис, орошаемый проточной водой (Быт. 2, 10, ср. проточную воду как символ благодати, Пс. 1, 3) и резко отличный от бесплодных земель вокруг, как бы миниатюрный мир со своим особым воздухом (в поэзии сирийского автора 4 в. Ефрема Сирина подчёркивается качество ветров Рая, сравнительно с которыми дуновения обычного воздуха — зачумлённые и тлетворные). Поскольку Эдем — «земной Рай» имеющий  географическую  локализацию «на востоке» (Быт. 2, 9), в ареале северной Месопотамии (хотя локализация эта через понятие «востока» связана с солнцем и постольку с не-бом, поскольку восток — эквивалент верха), заведомо материальный, дающий представление о том, какой должна была быть земля, не постигнутая проклятием за грех Адама и Евы, мысль о нем связана для христианства (особенно сирийского, византий-ского и русского) с идеей освящения вещественного, телесного начала. Тот же Ефрем, опираясь на ветхозаветное упоминание четырёх рек, вытекающих из Эдема (Быт. 2, 11), говорит о во-дах Рая, таинственно подмешивающихся к водам земли и подслащивающих их горечь. В легендах о деве Марии и о святых (от повара Евфросина, ранняя Византия — до Серафима Саровского, Россия, 18—19 вв.) возникает мотив занесённых из Рая целящих или утешающих плодов, иногда хлебов (эти яства, как и воды у Ефрема, символически соотнесены с евхаристией, «хлебом ангелов» — недаром в житии Евфросина плоды кладут на дискос — и стоят в одном ряду с Граалем). В качестве места, произращающего чудесные плоды, Рай можно сопоставить с садом Гесперид в греческой мифологии и с Аваллоном в кельтской мифологии. В «Послании архиепископа Новгородского Василия ко владыке Тверскому Федору» (14 в.) рассказывается, что новгородские мореплаватели во главе с неким Моиславом были занесены ветром к высоким го-рам, за которыми лежал Рай, на одной из гор виднелось нерукотворное изображение «Деисуса» (Христос, дева Мария, Иоанн Креститель), из-за гор лился необычайный свет и слышались «веселия гласы», а к горам подходила небесная твердь, сходясь с землёй. Секуляризация темы Рая как сада в западноевропейском искусстве, начиная с позднего северного средневековья, идёт по линии чувствительной идиллии среди зелени, с натуралистическим изображением цветов, источника, грядок и т. п.; позднее сад все больше превращается в лес, на подаче которого оттачивается чувство ландшафта. 

        Линия Рая как города имеет за собой очень древние и широко распространенные представления о «круглых» и "квадратных» святых городах (ср. «квадратный Рим», основанный Ромулом», отражающих своим геометрически регулярным планом устроение вселенной («круг земель»); Рай как сад, сближаясь и в этом с Раем как городом, тоже мог давать в плане правильный круг (как на миниатюре братьев Лимбург в «Богатейшем часослове герцога Беррийского», нач. 15 в.). Новозаветный Небесный Иерусалим квадратен; каждая сторона этого квадрата имеет по 12 000 стадий (ок. 2220 км), 
то есть её протяжённость представляет собой результат умножения чисел 12 число избранничества и «народа божьего», и 1000 полноты, космического множества); 
стороны ориентированы строго на 4 страны света, выявляя мистическое тождество срединного города и круга земель, причём каждая из них имеет до 3 ворот, показывая на каждую страну света образ троицы (Апок. 21, 13— 16). Материалы, из которых выстроен город, светоносны; они уподобляются то  «чистому золоту» и «прозрачному стеклу» (ср. соединение золота и стекла в технике христианских искусств — византийской мозаики и за падноевропейского витража), то 12 самоцветам из нагрудного украшения, которое должен был носить древнееврейский первосвященник, то жемчугу, символизировавшему духовный свет Апок. 21, 11; 18—21). Поскольку весь город осиян «славой божией», сходной с ясписом, и освящён реальным присутствием бога, он уже не нуждается в храме как особом святом месте (22). Истекающая от престола бога «река воды жизни» и растущее «по ту и друую сторону реки» древо жизни (Апок. 12. 1—2) ещё раз обнаруживают в Небесном Иерусалиме черты сада Эдема. В ирландском «Видении Тнугдала» (сер. 12 в.) образ Рая как города подвергается   утроению:   иерархия Серебряного города. Золотого города и Города драгоценных камней, соответствующая иерархии населяющих эти города святых. Если новоевропейская секуляризация темы Рая как сада вела к идеализированному образу природы, т. е. к идеологии натурализма. то секуляризация темы Рая как города   вела   к  идеализированному образу общества и цивилизации, т. е. к идеологии утопии (урбанистические фантазии, начиная с позднего Возрождения;  «Город Солнца» Т. Кампанеллы, «Христианополис» И. В. Андрэе, где связь с новозаветным прототипом особенно очевидна, и  Т. П.). 
       Напротив, Рай как небеса есть принципиальная противоположность всего «земного» и, следовательно, трансцендирование природы и цивилизации. Конкретные образы, в которых вопло-щалась эта тема, заданы той или иной космологией: в ранних или низовых текстах — ближневосточной (небеса, надстроенные над плоской землёй), но обычно аристотелевско-птолемеевской (концентрические сферы вокруг земного шара, сфера Луны как граница между дольним миром тления и беспорядочного движения и горним миром нетления и размеренного шествия светил, огневое небо Эмпирея, объемлющее прочие сферы и руково-дящее их движением, как абсолютный верх космоса и предельное явление божественного присутствия). Во вто-ром случае христианская фантазия имела языческий образец — «Сновидение Сципиона» из диалога Цицерона «О государстве», рисующее блаженный путь отрешённой от земли и тела души к звёздам. Тема Рая как небес, в отличие от Эдема и Небесного Иерусалима, была почти неподвластна изобразительным искусствам, но зато была  классически  разработана  в последней части «Божественной комедии» Данте, где 9 небесных сфер (Эмпирей и небо неподвижных звёзд и 7 небес Сатурна, Юпитера, Марса, Солнца, Венеры, Меркурия и Луны) поставлены в связь с учением о девяти чинах ангельских, упомянута гармония сфер, о которой учили пифагорей-цы, идея иерархий* избранников примирена с их равенством в единении (души являются Данте на той или иной сфере в меру своей славы, но по существу пребывают на Эмпирее, с богом), души объединены в личностно-сверхличные сущности Орла и Розы, и целое дано как панорама оттенков света. .